Нам всем нужен доктор.
_________


ну хотя бы
_________

целительная сила двух порций доширака практически равна целительной силе целой сковороды жареных куриных ног
распределение, наверное, такое: ноги - при гриппе, а бомж-пакеты - от температуры
по наследству от папочки достался такой подход
_________

Мандельштам: "Нам кажется, что все идет, как надо, и жизнь продолжается, но ведь это только потому, что ходят трамваи"
Не было бы столько знамений на земле и на небе, непременно ввела бы в обиход тост "за трамваи"

@темы: слепой дальтоник, веселое, цитаты, дикое домашнее хозяйко

---

единство времени и пространства

Читала цикл о Мерлине Мэри Стюарт в апреле, незадолго до её смерти. RIP.
Прочитала "Моя семья и другие звери" за неделю отпуска на Корфу.
Некоторые книги проделывают ко мне чертовски медленный путь

@темы: слепой дальтоник, массаж моска

---

"мак, как след от пули, вокруг которого расходится кровь"

via дорогой Эсме


и пост Редигера

@темы: слепой дальтоник, цитаты

---

а ведь не хотела её читать!

- Тенора, - объяснял он, - хуже
всех. Одеваются как принцы, расхаживают повсюду с важным видом, как
будто от каждого их движения дамы должны падать в обморок, что конечно
же и происходит. Где бы они ни прошли, за ними тянется шлейф из
потерявших сознание женщин. Тенора невозможно пригласить в гости, потому
что ваши дамы будут грудами валяться на полу.

(с) Ричард Харвелл. Колокола.

@темы: веселое, цитаты

---

откопала в недрах диска D
посвящаю  de la Fer

@темы: веселое, синдромо даунито

---

приплыть

вилка в моей голове проворачивается
когда я иду читать допустим вот это интервью БГ
который в своей расплывчатой манере не сказал, в общем-то ничего того, с чем я бы была несогласна
я конечно недоумеваю о том "как", но спокойна по отношению к тому "что"
в котором нет ни одного слова про русский путь, русь, братьев и прочую тошнотворную общую судьбу
а потом - ха-ха - пролистываю до комментов
а там
блиать шито???
вот эти люди
ладно песни туманны и вполне допускают стопитсот толкований
но они блядь что, жопой читают?

хотя вот сегодня коллега рассказывала как ей рассказали что добрая глаша, сдававшая детям кровь, была коварно заражена спидом
на полном серьезе, с испугом
включила тро-ло-ло и напела ей про передачу спида через чашки и прочие столовые приборы
теперь она в суши-бар только со своим ога

или вот чувак со ссылкой на БГ
я с ним встречалась n лет назад
гессе обсуждали
нормальный клерк увлечен тропическими растениями
ездил в долгие поездки по азии
фоточки постил
буколика
потом хуясе - отсель грозить мы будем нато и прочий треш

мои дорогие нормальные
я вас очень люблю
во внутренней бургундии дожди и кислое вино

@темы: слепой дальтоник, разговорчики в строю

---

Факельное шествие!
Я требую факельного шествия!

UPD: вообще моё спасенье в эти дни - Внутренняя колонизация Александра Эткинда:

Представляя себе по сильно устаревшей традиции, интеллигенцию и бюрократию наподобие друх эндогамных племен, ритуально избегающих друг друга, мы с удивлением обнаруживаем множество пересечений, сношений и перевоплощений <...> Когда русские народники, евреи-сионисты и мусульманские активисты встречались в царских тюрьмах, они обсуждали творчество великих русских писателей, от Пушкина до Толстого.

В XIX веке реалистический роман стал ведущим жанром национализма во всем западном полушарии (Anderson 1991). То же произошло и в Росссии, но, несмотря на националистические мотивы некоторых русских романов, русская литература играла не разделяющую, а объединяющую роль. В большей степени, чем любой другой аспект имперской культуры, литература приняла на себя Бремя бритого человека [Эткинд выводит человека бритого как квазианалог белого человека британской империи] и достойно несла его. На просторах огромной империи культ Пушкина стал всеобщим вероисповеданием тех, у кого не было ничего общего. В "Идиоте" Достоевского два случайно встретившихся героя, обедневший князь и купец-старовер, перечитывают вместе "всего Пушкина". Российский бунтарь Владимир Ленин изучал Пушкина в гимназии, где русскую словесность преподавал отец его будущего соперника, Александра Керенского. Ленин любил перечитывать Салтыкова-Щедрина и (что более удивительно0 Тургенева (Валентинов 1953). Еврейский бунтарь Владимир (Зеев) Жаботинский писал в воспоминаниях, что к 14 годам знал "всего Пушкина" и еще Шекспира в русском переводе. Это не мешало ему отмечать имперские и антисемитские мотивы у Пушкина и других русских классиков (Жаботинский 1989). Польский бунтарь Аполлон Коженевский, отец Джозефа Конрада, написал свою главную пьесу по образцу грибоедовского "Горя от ума". <...> При взгляде назад русская литратура кажется необычайно успешным инструментом культурной гегемонии. С её классиками, еретиками и критиками, русская литература завоевала больше почитателей среди русских нерусских и врагов России, чем другие имперские предприятия. Стандартизировав язык, создав общий круг значений и этим объединив своих многочисленных читателей, литература оказалась очень ценным достоянием. Цари и цензоры это редко понимали и ценили. Поэтому империя рухнула, но литература пережила её.

Не всегда замечая это, исследователи кантовского кризиса говорят о периоде, совпадающем со всременем русской оккупации Кенигсберга. К прочим объяснениям этого важного, хотя и временного кризиса нужно добавить и постколониальное. Под властью колониального режима интеллектуалы часто испытывают похожие чувства - раздвоение, сомнения, ненависть к себе, писчий спазм. Из таких ситауций, в Алжире и по всему миру, вышла значительная часть экзистециальной мысли XX века.
<...>
Историки знают, что именно во время Семилетней войны в Германии складывалась публичная сфера; догадывались об этом и современники.
<...>
Свою мысль о состоянии человечества Томас Аббт выразил в мрачной притче об армии на вражеской территории, которая не представляет. в чем цель войны. так что каждый солдат вынужден заключаь свой собственный мир (Zammito 2002:169).

Ты русский, и тебе это, может быть, неприятно, но я сторонний человек, и я могу судить свободно: этот народ зол; но это еще ничего, а всего-то хуже то, что ему говорят ложь и внушают ему, что дурное хорошо, а хорошее дурно. Вспомни мои слова: за это придет наказание, когда его не будете ждать!(Лесков 1893: 368) - хм, наказания приходят, травмируют национальную память и уходят, ничего не меняя - или все-таки нет?

Но в обществе внутренней колонизации, которое аннексировало, ассимилировло иили уничтожало своих внешних и внутренних "других". почти все имели одинаковый цвет кожи. Место рас здесь заняли сословия - правовая категория, по функциям схожая с расой или кстой но отличная от них по происхождению.<...> Хотя у расы предполагалась биологическая природа, а у сословий - правовая, на деле оба конструкта принадлежали сфере культуры.Культурное конструирование расы натурализовало имперскую власть, культурное конструирование сословия легализовало её.

Как в Вашингтоне, все было большим и возвышенным в Петербурге. Построенные на ничейной земле и расцветшие, становясь столицами, эти города-ровесники были одинаково выкроены из колоний, чтобы управлять метрополиями, обозначая внешнюю точку, служащую местом власти. Центральная часть Вашингтона - гигантская аллея, которая соединяет и разделяет город, - похожа на линию петербургских набережных, площадей и парков, протянувшихся вдоль Невы. Обе столицы объединены одной и той же традицией радикального европейского Просвящения, но обе играли консервативную роль господ разделенного ими мира. Похожими были и их тревоги: одна расположена слишком далеко на север, а другая на юг, обе были отрезаны от экономических и демографических центров своих стран и обе смехотворно доступны для своего главного врага - британского флота.

Проблемы начинались тогда, когда петербургские юристы стали регулировать разнообразие своей империи, используя сословное законодательство в качестве универсальной матрицы. Большие религиозные, этнические и функциональные группы - казаки, евреи, татары - наделялись особыми перечнями прав и обязанностей, как будто они тоже были сословиями. Небольшие народности обобщали в катергории: "горцы", "кочевники", "северные народы". На колониальных границах, где повторялись циклы восстаний и репрессий, и во внутренних губерниях, где границы сословий охранялись телесными наказаниями и насильственными переселениями, уровень насилия оставаляся высоким. Но когда сословную систему уничтожила революция, насилия стало еще больше. <...> Ориентализация крестьян была частью когнитивной механики крепостного рабства: к людям нельзя относиться как к собстенности, если не конструировать очень больших разлиций между собой и ними. За сословными законами, определявшими права и обязанности сословий, следовала сословная мораль, которая предписывала особенности поведения и допустимые возможности общения.

запись создана: 18.03.2014 в 22:41

@темы: слепой дальтоник, цитаты, грущик

---

уиииууууу
Роман Львович Шмараков
использует слово принайтовленный там же где я

@темы: крайне разговорчивая галлюцинация, ботанический сад

---

ого метёт-то

хоть похвастаюсь
как-то некачественно мы давеча Морену сожгли
привет с того света передает

@темы: крайне разговорчивая галлюцинация, д'верные открытия

---

спасибо Эткинду за это

Пушкин и Даль в виде святых Косьмы и Дамиана. Икона из нежегородского храма, конец XIX.

@темы: длинношеее

---

нам всем нужен доктор Дэн Сяопин

@темы: разговорчики в строю, массаж моска

---

via старман

Ты знаешь, что любишь человека, если разговариваешь с ним в уме, как минимум, по 20 минут в день.
Be kind rewind

@темы: цитаты, грущик, длинношеее

---

чудовищно

когда началась война в Осетии, я как раз была в Артезиане под Керчью
помню, как мы сгрудились на единственном в лагере холмике, чтобы поговорить с родными, успокоиться
в 2011 я впервые поехала отдыхать за границу - до этого только Крым
и вот смотрела-смотрела я на Каталонию - опрятную, спокойную, искрящуюся и безопасную
и во время стандартной поездки в Монсеррат, отстояв очередь к La Moreneta, попросила "о, прекрасная Смугляночка, сделай так, чтобы [личное] и у Крыма все стало хорошо"
и по тому, как исполнилось [личное] можно судить о том, что Пресвятая меня услышала
но под "все хорошо" вряд ли можно иметь в виду войну
и вряд ли можно иметь в виду этих "вежливых людей" и триколоры
вряд ли можно иметь в виду всеобщую амнезию и превращение порядочных бюргеров и офисных задротов в кровожадных упырей
Она это тоже знает

блядь как же страшно

---

Улитка Топинамбуровна, чмок ^^"
Пусть у тебя всё клеится, а ты сама как можно реже расклеиваешься оО ночные поздравления такие...такие

---

Какие же прекрасные Сказки Гофмана в МАМТе! Вааааа
Комок в горле. За последнюю неделю я посмотрела два произведения про...ну если у саркастического словосочетания "мои маленькие любители искусства" есть хорошее значение, то оно будет как раз - Inside Llewyn Davis и вот сегодня Сказки. Когда вначале передо мной рабочие сцены провезли пегаса, все уже понятно - в конце пегаса повезут укладывать спать, а я буду рыдать. И правильно.
Труппа Стасика такие родные все)) и dmitryulyanov мву-ха-ха! велик и чешуйчат)

@темы: слепой дальтоник, длинношеее, массаж моска

---

"чаньские монахи, в основном, выращивали чай"
обожаю
...тот цмо, ага

@темы: крайне разговорчивая галлюцинация

---

Стала жить одна - изменилось отношение к болезням. Под крылышком у мамы я всегда тянула до последнего даже не с приемом антибиотиков, а просто лекарств. Лечилась народными полосканиями, чаем с медом и разглагольстованиями о вреде антибиотиков. Как возможность эксплуатации родственников, бегающих вокруг с бульонами и таблетками, исчезла, глотаю таблетки как миленькая, при малейших признаках. Аллергия сидит тихо и не возражает, ну или фармацевтика шагнула далеко вперед и простейшее противовирусное не покрывает меня коркой с ног до головы.
гы, осталось еще разучиться терпеть головную боль и пмс

@темы: разговорчики в строю

---

Сильно впечатлена Signed with Their Honour Джеймса Олдриджа. Полудокументальное повествование, линейное - о прошлом героев ничего практически не раскрывается, есть только «здесь и сейчас». Здесь – это Греция до оккупации, сейчас – год сражений с 1940 по 1941, вы в кабине Gloster Gladiator, который, видимо, позже назовут Hope. И вот постепенно уменьшающаяся эскадрилья в адовом логистическом бардаке делает свою работу – прикрывает греческие города от итальянских бомбардировщиков, а потом из-за албанской границы начинают переть Доры под прикрытием Ме-109 и все окончательно катится к чертям. Самые лучшие сцены – это как раз самоубийственный бой трех бипланов с Мессерами и тихая гавань влюбленных на обреченном Крите. Любовная линия совершенно невероятная - да, такая, как велит им честь, но при этом абсолютно достоверная в своей простоте и ясности.
Конечно, автор наделил героя своим мировоззрением, и если в другой его книге, про Каир, эта социалистическая милота и забавляла, и раздражала, то здесь она – плоть и кровь - и героев, и любви, и текста. Роман был написан по горячим следам – в мае 1941 союзники потеряли Крит, а в 1942 этот дебют австралийского военкора Олдриджа вышел из печати. От этого факта у меня немного кружится голова – это как если бы Асан Маканина был опубликован в девяносто шестом, еще далеко до Сталинграда, не начались массовые бомбардировки немецких городов – а можно уложить в свой чемодан такую мощь.

Перевод отвратительный, но

По сведениям разведки, можно было ждать налета бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями. За последние несколько дней в районе Аргоса происходило оживленное движение; эвакуация шла как из самого Аргоса, так и с побережья к югу и юго-востоку от неге. Перевалив через хребет, они полетели над ущельями, между которыми вилась дорога. Квейль видел, что здесь образовался затор, но зато дальше, на окружающих Аргос равнинах, движение разливалось широким потоком. На побережье все так и кипело. В бухте стояли небольшие суда, а у берега — лодки. Лодки отходили от берега и шли к судам. Возле самого города, охваченного огнем, Квейль увидел у пристани пароходы. Шла бомбежка.
— Взгляните, что под нами, — сказал Кроутер.
— Пикировщики, — ответил Хикки.
— Их несколько сот.
— Я слышу, как они переговариваются, — сказал Квейль.
— Атакуем в строю, — крикнул Хикки.
Квейль передвинул предохранитель спуска на «огонь» и стал следить за крыльями Хикки. Почти прямо с запада правильным строем шли двухмоторные бомбардировщики.
— Разобьем их строй, — сказал Хикки.
— Не упустить бы, — пошутил Кроутер.
Во всем, что они говорили, слышался восторг острой опасности. Квейль почувствовал тошноту, которая не имела никакого отношения к болтанке, испытываемой его «Гладиатором», а была вызвана нервным напряжением. Он попробовал дать себе передышку, но тотчас же его рука, лежавшая на штурвале, упустила управление, и он почувствовал, что самолет начал качаться.
— За мной, — сказал Хикки.
Он развернулся, скользнув на крыло. Они находились на высоте пяти тысяч футов над немецкими «Хейнкелями», и Квейль боялся, что к концу такого пике он потеряет сознание. Хикки хотел атаковать «Хейнкелей» в лоб снизу. Квейль изо всех сил старался держать себя в руках, чтобы не врезаться в какой-нибудь из бомбардировщиков. Он чувствовал жар в голове, и его израненные щеки вспухли при переходе в пике. Все трое шли, ни на мгновенье не нарушая строй, пока не вырвались прямо в лоб «Хейнкелям».
Расчет Хикки оказался безупречным. В тот момент, когда они выходили из пике, Квейль невольно подумал, что Хикки все сумел учесть. В следующее мгновенье он потерял сознание, но пришел в себя, пока еще продолжался подъем и «Хейнкели» были обращены к ним брюхом. Он увидел, что Кроутер открыл огонь, делая крен налево. Увидел, как Хикки впереди идет вверх почти прямо на «Хейнкеля».
Квейль взял прицел на мотор одного из «Хейнкелей» к нажал спуск. Он так давно не испытывал сотрясения от пулеметной очереди, что чуть не подпрыгнул, когда почувствовал его; но он удержал «Хейнкель» в прицеле и отвалился только после того, как снял палец со спуска.
Набирая высоту, чтобы подняться над бомбардировщиками, Квейль стал искать глазами Хикки и Кроутера. Но он увидел только, как один из «Хейнкелей» падал, охваченный пламенем, а остальные потеряли строй. Потом увидел стаю тупорылых машин, которые шли на него.
— «Мессершмитты!» — громко вскрикнул он.
И в тот же момент он увидел Хикки. Не прерывая подъема, Квейль сделал разворот, чтобы подойти ближе к нему. Но поспеть было трудно, и «Мессершмитты» обрушились на них шестерками в линейном строю. Квейль видел, как Хикки скользнул на крыло, каким-то чудом сделал петлю, не имея запаса скорости и не пикируя, и сам сделал разворот в другую сторону и описал большой круг, а в это время три «Мессершмитта» подобрались к нему снизу. Он дал крен, как это сделал раньше Кроутер, и увидел, что другие «Мессершмитты» идут на него с противоположной стороны. Теперь вокруг не было ничего, кроме черных «Мессершмиттов» — угловатые крылья, огонь с передних кромок крыльев, фюзеляжи без шасси, устремленные вниз носы, кресты на нижней белой стороне крыльев, черные головы летчиков под прозрачными фонарями, радиоантенны, а за ними блеск винтов на солнце.
Он взглянул вверх и увидел три машины в крутом пике; взглянул вниз и увидел несущиеся на него трассирующие пули. Он рванулся прямо вверх. Круто развернулся, когда еще две машины обрушились на него в пике. Одновременно две другие атаковали его в лоб. Ничего, кроме «Мессершмиттов». Вот. Вот. Вот оно. Сейчас случится. Интересно, как это будет. Сейчас, сию минуту. Тут он увидел Кроутера, к которому кольцом приближались с борта пять или шесть машин, изрыгая на него тучу трассирующих пуль, увидел куски, отлетавшие от его самолета, и бьющий из пламени черный дым, и внезапный распад самолета в воздухе, и не было белой вспышки парашюта. Не было белой вспышки парашюта…
В то время как Квейль опять делал петлю, выходя из пике, чтобы скинуть трех, повисших у него на хвосте, совсем близко от него пронеслась темная полоса пылающего «Мессершмитта». И тут он увидел Хикки, который тоже был сжат со всех сторон, и, спасаясь от преследователей, виражил по кругу.
— Уходи, Хикки! — крикнул Квейль в микрофон, не видя ничего, кроме черной тучи тупорылых самолетов и трассирующих пуль вокруг. Дважды он почувствовал, как его фюзеляж встряхнуло, и понял, что это попаданье. Он делал горки и петли, как бешеный. Но вырваться было некуда. Он пустил в ход всю свою сноровку, голова у него была как в тумане, он терял сознание при каждой свечке. Картушка его компаса бешено крутилась, и были мгновения, когда он видел только ее и ему хотелось смеяться, — но тотчас вокруг снова начинали мелькать трассирующие пули.
Он не видел, как был сбит Хикки. Он видел только, как его «Гладиатор» разлетался на части, а «Мессершмитты» метались вокруг и все кусали его, и бело-желтые трассирующие пули жгли его в воздухе, — и он понял, что Хикки, охваченный дымом и пронизанный трассирующими пулями, погиб.
Увидев кусок пространства, свободный от черных самолетов, Квейль бешено рванулся вверх и чуть не врезался в немца, вывернувшегося стремительным, еще более быстрым рывком. Он увидел лицо немца, его глаза без консервов и косой взгляд из открытой кабины и ответил ему взглядом в ту секунду, когда немец промелькнул мимо. Он нажал спуск и ввел «Гладиатор» в пике так стремительно, что невольно подумал: самолет не выдержит.
Такого отвесного и долгого падения он еще никогда не испытывал. Щеки его вздулись так, что наплыли на глаза, из носа пошла кровь, во рту появился вкус крови и желчи. Он не смотрел по сторонам, так как несся слишком стремительно. Он плохо соображал и ни на что не обращал внимания, но в двух тысячах футов от земли вырвал машину из пике, почувствовал, что самолет прогибается и задирает нос, перевел его на петлю и на миг потерял сознание.
По бокам и в хвосте у него по-прежнему висели «Мессершмитты», и он взял направление на видневшуюся впереди машину, Он лишь смутно представлял себе, куда летит. Он видел только, что «Мессершмитты» опять наседают на него, и наклонил нос самолета, хотя горная вершина напротив была выше того уровня, на котором он находился. Он ворвался прямо в лощину, Сделал разворот, полетел вдоль горного кряжа и, вплотную обогнув его, оказался почти на земле. «Мессершмитты» шли прямо над ним. Он продолжал свой бреющий полет над лощиной, кружась над ней, потом бросив взгляд на компас, постарался подняться над круглым конусом горного пика, чтобы уйти на север. Он быстро оглянулся: позади по-прежнему шли шесть «Мессершмиттов» и под ними, немного левее, еще три. Немецкие летчики боялись снизить «Мессершмитты» до той высоты, на которой он вел «Гладиатор». Еще один немец был с правого борта; он старался спуститься пониже и атаковать Квейля сбоку.
У Квейля текла кровь с лица; он чувствовал ее холодок на шее, упиравшейся в тугой воротник. Он чувствовал, как холодны его онемевшие руки. Когда зеленая лесистая лощина пошла под уклон, он опять наклонил нос самолета. Он вел самолет, следуя всем неровностям местности; он облетал каждую из них, на крыле, круто разворачиваясь на полном газу, так что его бросало из стороны в сторону, и мотор завывал от напряжения, а стойки выли громче мотора.
Он кинул вокруг безнадежный взгляд. Кольцо «Мессершмиттов» сжималось все тесней; они снизили скорость, чтобы не проскочить мимо него, так как были гораздо быстроходней. Но не решались спуститься достаточно низко, чтобы сбить его. Он еще раз кинул быстрый взгляд вверх и вниз и, решив пойти на смертельный риск, сам не зная, выдержит самолет или нет, отчаянно потянул на себя ручку управления и сделал крутую мертвую петлю. Не веря своим глазам, немцы увидели внезапный взмах «Гладиатора», метнувшегося ввысь от самой земли и запрокинувшегося в безумно стремительной крутой петле. Потом перевернутый «Гладиатор» опрокинулся на крыло, и они ждали, что вот-вот он врежется в конус горы, и закружили широкими кругами.
Видя, что наземный хаос летит на него, Квейль дал ручку вправо и резко дал ногу. Из-за бешеной скорости самолета рули подействовали слишком резко, и Квейль сделал обратный маневр, чтобы выправить самолет. Он оглянулся: «Мессершмитты» отстали на тысячу ярдов, так как кружили широкими кругами, набирая высоту. Благодаря петле его курс изменился на сто восемьдесят градусов, и теперь он несся над лощиной в северо-восточном направлении; он снизился, потом свернул в сторону и пошел над другой, менее глубокой лощиной. Потом сделал полный круг над длинной грядой низких холмов и полетел всего в нескольких футах от неровной поверхности земли. Всякий раз, как ее краски сгущались, он забирал немного выше. Такого ощущения скорости он не знал до сих пор. Он шел бреющим полетом в нескольких футах от земли. Он взглянул вверх, обернулся назад. Он увидел только три «Мессершмитта» слева и много выше себя. Видимо, они поднялись, чтобы следить за ним. Он нырнул за невысокую гору, чтобы скрыться от них, и взял курс на северо-восток, хотя сам не знал, где находится.
Когда он опять увидел море, «Мессершмиттов» уже не было. Он был как пьяный, вне себя, не в состоянии думать ни о чем. Он начал считать приборы, потом громко запел: «Мне дела нет ни до кого…» Сдвинул назад верх фонаря кабины и почувствовал порывы ветра, холод. Им овладело полное безразличие ко всему; о Хикки и Кроутере он думать не мог; ему хотелось вскочить на сиденье и плясать; он спорил с ветром, что тот не может сбить его, и с самолетом, что выведет его из любой переделки. Он решил бросить ручку управления, чтобы доказать это, и предоставил самолет самому себе. Самолет накренился и вошел в штопор. Это было на высоте шести тысяч футов. Он почувствовал, как самолет постепенно набирает скорость, а позади начинается вибрация. Он вспомнил о том, сколько получил попаданий, понял, что хвостовое оперение где-нибудь повреждено, и громко крикнул:
— Валяй! Разваливайся! Думаешь, испугаюсь? Валяй!
Потом опять взялся за ручку и вывел самолет из штопора в крутой подъем. Он весь горел, но голова его чувствовала холод. Через некоторое время он увидал впереди отчетливую линию берега и Афины. Теперь ему хотелось, чтобы самолет шел прямо к цели. Он устремил взгляд к берегу и плотно сжал губы. Он чувствовал, что самолет качается, так как пальцы не вполне повинуются ему. Он всматривался в берег, во все явственнее выступавшую белизну Афин и вдруг кашлянул, и его чуть не вырвало, и он закашлялся так, что у него заболело под ложечкой, и прозрачные слезы выступили у него на глазах. Он наклонил голову, закашлялся как безумный, и вдруг его вырвало.
Самолет терял высоту. Квейль, чувствуя пустоту и смерть внутри, ощупью нашел верх фонаря и, сдвинув его вперед, закрыл фонарь, потому что страшно замерз. Он стал искать глазами аэропорт и увидел дорогу в Глифаду. Поднялся вверх, так как боялся потерять высоту. Перевалив через Парнас, он пошел в противоположном направлении. Увидел аэродром и резко наклонил нос машины, но выровнял ее слишком поздно и вынужден был пройти над аэродромом. Сделав широкий разворот на сто восемьдесят градусов, он опустил посадочные щитки и подошел к аэродрому на очень небольшой высоте, над самыми деревьями, и на умеренной скорости. Скачок шасси по земле был для него большой неожиданностью, и он предоставил самолету бежать, привычным движением убрав щитки и включив тормоза. Потом он выключил зажигание, и мотор остановился. Квейль остался сидеть на месте, не снимая рук со штурвала, не в состоянии пошевелиться от тошноты и мути в голове.
Подбежавшие механики осторожно вынули его из кабины. Сознание не совсем оставило его, но всякий раз, как он пробовал сделать самостоятельное усилие, он только мешал им. Стараясь не запачкаться, — на нем остались следы рвоты, — они положили его на землю. Он сел.
— Простите, — сказал он. — Я грязный. Простите.
Они хотели поднять его, но он отстранил их. Тогда двое взяли его под руки, и он, поддерживаемый ими, пошел неуверенной походкой, причем его снова стало кидать то в жар, то в холод. На ходу он вдруг оттолкнул их, и его опять несколько раз сильно вырвало. Потом он тихо опустился на землю и потерял сознание.

@темы: слепой дальтоник, цитаты, крайне разговорчивая галлюцинация

---

экранизейшн

Ренли без персика, зато Джексон с морковкой

@темы: массаж моска

---

ר' צֶ'לִי

виолончель на иврите мужского рода
^^ спасибо CMH за это

@темы: музыка, длинношеее