Её земля

[Lady-door]

Этот рассказ со мной еще с тех времен, когда я сидела на зеленом камшефоруме. Тогда я сохранила себе чуть ли не все тексты с первого конкурса наше дело правое. В условиях конкурса, была, видимо, прописана анонимность, так что конкурсные тексты были просто выложены в разделах проза и поэзия и в таком виде перекочевали ко мне на диск. Большая часть оказалась, хм, ну тем чем оказывается продукт самовыражения на литературных конкурсах, да еще и конкурс был с патриотической направленностью. Во время переездов и апгрейдов я все это бохатство благополучно извела.
Но этот рассказ особенный. Для меня он стоит в одном ряду с Перехожу на прием Роальда Даля. "Они никогда не станут взрослыми", "Катина", конечно, недосягаемы, но "Её земля" для меня где-то там рядом. Во общем-то, ничего удивительного - Даль летчик и ветеран войны. Но моя Битва за Британию намертво сцеплена с Джен, её мальчиками в небесах и душным контрольным залом на её земле.
Тем большей загадкой стало то, что в сборник, который собирался и публиковался (наверное, Эксмо) по итогам конкурса, текст так и не попал, и имя автора так и осталось неизвестным. Пару раз за это время я пыталась как-то нагуглить - и по форуму и вообще, но безрезультатно. Конечно, я все еще слабо надеюсь найти автора и сказать ему спасибо, но лучше просто выложу рассказ здесь - ведь сегодня его день.



Если знать нужные тропинки, то можно ехать под горку в обе стороны: что с базы в деревню, что обратно. Совсем чуть-чуть под горку — у них в окрестностях холмы были так себе, одно название, что холмы, не то что подальше к востоку, — но все равно так было полегче. А Джен тропинки знала. Ей, конечно, нравилось, что можно ездить домой в выходной, но чем меньше крутишь педали, тем легче, особенно если прямо с дежурства.
Девочкам на базе она про тропинки говорила, но они ей, похоже, не очень-то верили. «В жизни так не бывает, чтоб в обе стороны под горку», сказала, помнится, тогда Эмили Уилкс. «Если даже в чем-то повезет, всегда потом приходится расплачиваться». Ну да, точно, это Эмили говорила, кто ж еще — у Эмили вечно такой вид, будто ее только что в лавке обсчитали. Джен аж фыркнула, вспоминая. Нет, расплачиваться, конечно, приходится, но не по таким же мелочам!
Но если сержант Эмили Уилкс собиралась вместо джерри воевать со всем светом, это ее личные проблемы. У Джен был выходной, и она собиралась домой — обедать. Тропинка опять пошла полого, и у старого дуба, расколотого молнией, Джен притормозила и соскочила с велосипеда. Лес скоро кончится, дальше ехать на виду у деревни, а она вся растрепанная. В такую сырую погоду, как сегодня, волосы у нее начинали виться, но не так, как у кинозвезд на картинках, а во все стороны, просто смотреть смешно. Ну да ладно; в такую влажную погоду зато в небе все было спокойно — она уж и не помнила, когда последний раз эскадрильи с утра не поднимали по тревоге, — так что можно остановиться и привести себя в порядок.
Пригладив волосы и поправив форменную шляпу, Джен снова вскочила на велосипед. Даже без зеркала она была почти уверена, что в таком виде можно хоть летному офицеру Дэвис попасться на глаза, и та останется довольна. Кое-кто из девочек вечно ворчал насчет этих ее правил и уставов и считал, что Мамаша Дэвис жуткая зануда, но Джен она нравилась. Чем-то она была похожа на бабушку, хоть бабушка в жизни бы не согласилась «пойти в военные», как она это называла. И вообще, считала Джен, раз уж ты надела форму, что плохого в том, чтоб выглядеть как надо?
Выехав из леса, она глянула наверх. Ну вот, дождик уже близко, как раз она успеет доехать до дома. И можно будет спокойно обедать — джерри в дождь не прилетят, а над Каналом наверняка погода еще хуже. Непогода в это время вечно надвигалась с воды.
— Э-эй, Джен!
— Привет, мистер Братли! — отозвалась она и обернулась помахать ему рукой. Вообще-то оборачивайся не оборачивайся, кто еще мог с ней поздороваться на окраине, как не старый мистер Братли? Вот уж кому на месте не сиделось. Даже сейчас он выбрался за живую изгородь на краю деревни — благо идти ему было недалеко, его дом крайний — и ходил высматривал травы, то и дело наклоняясь, чтобы что-то сорвать. Что, спрашивается, он ищет? Сено они уже запасли, Джен специально поинтересовалась у Марджери Братли на прошлой неделе.
— Элайзе привет! — крикнул мистер Братли и снова нагнулся.
— Обязательно! — отозвалась Джен и хихикнула про себя, въезжая в деревню. Вечно мистер Братли передавал приветы ее бабушке. Когда-то давно, когда еще в школе училась, Джен даже решила, что он в бабушку влюблен когда-то был, или что-нибудь еще такое же романтическое. Ну дура была, что скажешь? Они тогда с Мег Болдок только и знали, что бегать на фильмы про красивую любовь да вздыхать, дожидаясь, пока в них кто-нибудь влюбится. То-то бабушка все смеялась. И когда Джен ее про мистера Братли спросила, она тоже посмеялась, да так, что Джен сразу поняла — глупости это все…
Велосипед слегка встряхнуло на неровно лежащем камне; Джен удержала равновесие, почти не задумываясь, и повернула на Буковую аллею. Сейчас-то ладно, она отучилась от рассеянности — попробуй не отучись, когда записываешь радиопереговоры, — а в детстве она вечно задумывалась неизвестно о чем, когда ездила по поручениям, и если б не кривой камень, не раз бы пропустила родную улицу.
— Здравствуй, Джен!
— Здравствуйте, миссис Тилт! Здравствуйте, мисс Кросс!
Ну вот она и дома. Мама стояла у изгороди, подстригая живую изгородь, как всегда в это время дня, и бабушка наверняка была где-то рядом. Бабушка любила всегда быть в курсе всех новостей.
И миссис Коудри, соседка, тоже любила, только она за новостями гонялась, а к бабушке они приходили сами. Миссис Коудри как раз возилась с кустами на краю своего участка. Она кивнула Джен и наклонилась, зашептав что-то маме через изгородь. Джен ее шепота было не слышно, но она и так знала, о чем речь — миссис Коудри всегда одно и то же повторяла, когда Джен приезжала обедать. «И как это вашей Джен так повезло? Надо же, не куда-нибудь служить попала, а в Уэст-Маллинг, прямо под боком, и домой может ездить сколько хочет!»
Мама повела плечами — не знаю, мол. Мама не любила говорить лишнего, а все, что она могла сказать миссис Коудри насчет службы Джен, она уже давно сказала. Даже бабушка уже все сказала.
— … разумеется. Чтоб ведьма-то да не устроилась где ей хочется устроиться?
Джен въехала в сад как раз вовремя, чтобы услышать одно из любимейших присловий бабушки, и невольно улыбнулась. Бабушка, может, и все сказала, но уж она никогда не гнушалась повторить свое мнение лишний раз.
А дальше все тоже было как обычно и поэтому хорошо — мама покачала головой, укоризненно глядя на бабушку, и пошла здороваться с Джен. Бабушка встала со скамейки в саду, подняла свою корзинку, и они все пошли в дом. Только Джен задержалась на пороге, прикрыв глаза и подняв лицо к небу. Пусть бы еще побыло пасмурно. Вчера не вернулся младший лейтенант Робертс, и его голос до сих пор еще звенел у нее в ушах. С начала месяца он был пятый, но все равно невернувшиеся самолеты Джен обычным делом считать отказывалась.
— Джен! — крикнула бабушка из кухни. — Одним хмурым видом погоду на месте не удержишь, иди есть!
Ну и естественно, когда Джен села на свое место, мама была недовольна. Маме никогда не нравились бабушкины разговоры про ведьмовство. «Ты больше ее слушай-то, — сказала мама когда-то давно. — Если ведьмы в наших краях и водились когда, то вывелись подчистую еще до Кромвеля. А мать сказки всегда любила, она небось и сама не помнит, где сказки, а где ее собственная жизнь».
А сейчас мама молчала и хмурилась, но она умела хмуриться так, что всем ясно было, что она хочет сказать. Бабушка посмотрела на нее и покачала головой.
— Ты девчонке-то глаза не засти, Полли, — сказала она вдруг. — Ты свое выбрала, не мешай выбирать и ей. Скоро уже.
Мама ответила прежним молчанием, но Джен вдруг с удивлением поняла, что не знает, о чем она молчит.
— Что выбирать, бабушка? — спросила Джен, чтобы не гадать зря. — Я же вроде уже все выбрала, когда не поехала на тот экзамен.
Бабушка вздохнула.
— Экзамены, Джен, пустое. Уехать или остаться — это для ведьмы и не выбор вовсе. А когда пора твоя придет, ты узнаешь. Ты смейся, смейся моим сказкам, да слушай. Я же знаю, ты пока матери веришь, не мне, но в том беды большой нет. Все равно ты осталась.
Джен рассеянно набрала на вилку бобов с тарелки. Она было сказала, что и мама осталась тоже, а бабушка явно считала, что мама выбрала что-то не то, но зачем? По-настоящему интересные вещи бабушка говорила редко и не при маме. При маме она только и знала, что рассказывала сказки. Нет, ну правда, самые настоящие сказки про ведьм, и все эти ведьмы были из их семьи — бабки, прабабки, пра-пра-прабабки бабушки Элайзы, а через нее и самой Джен. Интересные были сказки, про то, как эти ведьмы умудрялись навести порядок, что бы вокруг ни творилось, и любого прохвоста обхитрить. Если послушать бабушку Элайзу, так ведьмой быть было очень даже весело и интересно, и в детстве Джен вполне всерьез собиралась в ведьмы.
А потом она стала рыться в книгах, и в кои-то веки расспросила маму, и получилось все совсем не то и не так. То есть ведьмы-то в Кенте, конечно, были, хоть и давно, но ничего особенно интересного они не делали. Ну разве что лечили людей травами — так травами кто только не лечил, и бабушка Элайза, и мама, и сама Джен немножко научилась в этом разбираться. Для этого не нужно было быть ведьмой, достаточно было сверяться со старым потрепанным травником на полке над радиоприемником. В школьном учебнике было написано, что в Средние Века ведьм обвиняли в сговоре с дьяволом и в полетах на метле, но это тоже не было похоже на бабушкины истории.
«То, что мать тебе наговорила — это большей частью белая магия, — сказала вдруг мама, застав ее с очередной книгой про средневековье. — В старину ее считали наукой, как астрологию, и целые труды писали. Про… — Она задумалась на секунду. — Про элементалей воздуха, воды, земли и огня, что из них все состоит, и их можно призвать к себе и договориться с ними, чтоб они выполняли твои просьбы».
Джен тогда, помнится, уставилась на нее с таким удивлением, что мама коротко рассмеялась, дело для нее редкое — смеялась она разве что когда папа из плавания возвращался.
«Ну что удивляешься? Я тоже когда-то во всем этом копалась, да побольше тебя успела накопать,» сказала потом мама, развернулась и пошла прочь.
Джен через два месяца должно было девятнадцать стукнуть, а она так до сих пор и не научилась, как мама, заканчивать разговор ровно на том, на чем ей хотелось его закончить. С Эмили Уилкс это ой как пригодилось бы.
Вилка резко звякнула по тарелке, и только тогда Джен заметила, что уже все доела. Подняв голову, она встретилась с укоризненным взглядом мамы и вздохнула. Мама никак не понимала, что когда что-то важное происходит, отвлечься просто невозможно. На дежурстве, например. Но Джен все равно не могла ей объяснить, каково это, когда ты вся превращаешься в слух настолько, что кажется, будто ты рядом с пилотами, а база словно отступает куда-то вдаль и только глухо слышен время от времени голос офицера управления полетами да скрип стульев планшетисток за большим столом. Такое даже своим-то девочкам в других секциях не объяснить. Так что Джен виновато пожала плечами и аккуратно отставила тарелку чуть в сторону.
— Тебе торопиться-то не надо еще? — поинтересовалась бабушка и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Помоги мне посуду вымыть; мать-то твоя опять до вечера в саду пропадать будет.
— Сейчас, — сказала Джен, вставая, — только фартук надену. — Она закатала рукава форменной блузки и пошла на кухню, не дожидаясь бабушки. Если они с мамой опять спорить начнут…
Но бабушка зашла на кухню почти сразу. Наверное, мама и правда пошла в сад. Ее царство было там; бабушка только на огороде себе пару грядок под травы выделила.
За посуду они взялись молча, но Джен не ждала, что молчание продлится долго. Посуды было мало, и не просто же так бабушка ее позвала…
— А мать ты сейчас особо не слушай, — сказала бабушка. — Нет, мать, конечно, слушаться нужно, но слушай ты сейчас себя, и никого другого, иначе ошибешься.
— А мама ошиблась? — спросила Джен внезапно; этого вопроса она и сама от себя не ожидала.
— Ой, не-ет! — со смехом воскликнула бабушка и плеснула водой, опуская в котелок грязную тарелку. — Это ты глядишь на то, что она хмурая такая ходит? Так сейчас везде веселья маловато, и о конвоях вести ходят всякие. Конечно, Полли б вести не от радио ждать, да разве ж она послушает… — Бабушка замерла, глядя в воду котелка, и Джен вдруг вспомнила ее сказки — а что, если она видит там Атлантику и папин «Лотос юга»? Но бабушка встряхнула головой и достала тарелку, а вода в котелке замутилась.
— Это ничего, Джен, — сказала она внезапно усталым голосом. — К этому привыкнуть надо. Ты из Уизерденов, девочка, а женщины Уизерденов всегда выбирают себе таких мужчин. Странников. Тех, кто уходит, уплывает… улетает, — добавила она, подмигнув, и Джен заставила себя не смутиться и не отвернуться. — А женщины ждут их дома и хранят дом. Я хранила и храню, мать твоя хранит и ты тоже будешь. Совсем скоро.
Она явно недоговорила, и не сказанные ею слова тяжело повисли в воздухе. Слишком тяжело для Джен.
— Не знаю, кто тебе что наговорил, — сказала она, не глядя на бабушку, — но замуж я не собираюсь, разве что когда-нибудь совсем потом.
— Это может быть, — голос бабушки звучал почти что весело, — а только время твое совсем скоро, Джен, девочка. Слушай себя, и ты справишься.
Если б бабушка не сменила сразу после этого тему, переключившись на последнюю выходку миссис Коудри, Джен бы, наверное… ну, она сама не знала, что бы она сделала, но что-нибудь бы сделала. Нет, бабушка всегда говорила загадками, конечно, но раньше у Джен было больше терпения их отгадывать. Что-то она подустала все время ждать очередного нужного времени; слишком часто в последнее время приходилось ждать и слишком часто она так и не дожидалась этого самого времени.
Но если бабушка ничего не утаила в своем загадочном обещании, то ничего страшного случиться не должно. Слушать себя Джен умела — иначе б, наверное, она послушала директрису мисс Палмер и поехала бы в Лондон сдавать университетский экзамен. Все вокруг говорили, как ей повезло, даже миссис Коудри — шанс на университетскую стипендию! Мама написала папе, и тот прислал поздравления и умопомрачительно красивый шарф — Джен его с тех пор раза три осмелилась надеть, не больше. Все тогда хотели, чтоб она поехала в Лондон, только бабушка молчала. А она не поехала.
Она никому тогда так и не смогла ничего объяснить, просто упрямо молчала в ответ на все уговоры. Она и сама не знала толком, почему не поехала. В университет ей хотелось; Джен любила учиться, а мисс Палмер часто рассказывала, до чего там интересно живется. Просто однажды утром, за день до того, как они с мамой собирались пойти за билетами в Лондон, она проснулась и поняла, что не хочет и не может никуда уезжать из дома. И не поехала.
Мисс Палмер тогда, кажется, решила, что она в кого-то влюбилась и замуж собирается. Она еще пару месяцев заговаривала о том, как легкомыслие губило будущее многих многообещающих девушек. Джен было ужасно неудобно, что она так подвела мисс Палмер, но в остальном она ни разу не пожалела о том, что осталась. Неважно, чем она занималась — а между школой и КВВС она успела два раза сменить работу, — дома было лучше. И когда началась война и Джен пошла записываться в КВВС — не записаться она не могла, что бы там ни говорила бабушка насчет подходящего места для женщины Уизерденов, а миссис Коудри насчет вольных нравов, — она думала только об одном. Как бы ее не услали куда из Кента.
И ее, всем соседям на удивление, два месяца учили в Мэйдстоуне, а потом прислали в Уэст-Маллинг по соседству. Так что бабушка, похоже, была права — если слушать себя, все устраивалось как надо. Только б не на дежурство пришлось это самое время, которое она предрекала. На дежурстве Джен слушала только пилотов.
С посудой они провозились на удивление долго, даром что после них троих грязной посуды было всего ничего. Они с бабушкой чуть было даже не пропустили начало новостей по радио, маме пришлось их позвать из гостиной. Новости были никакие, не плохие и не хорошие — они казались далекими-далекими, даже когда говорили про истребители, которые Джен видела каждый день. Так что она жевала себе яблоко, которое сунула ей мама, а когда новости закончились, встала и начала надевать форменный пиджак.
— Поеду я, — сказала она. — Скоро стемнеет.
Она бы, конечно, добралась и в темноте, но приятней было приехать на базу, когда от свободного вечера еще немного оставалось, пройтись мимо летного поля, со всеми поздороваться, словно проверяя, все ли на месте, посидеть в общей гостиной с книжкой, слушая чужие разговоры.
— Ну, с богом, — сказала мама, когда Джен надела перед зеркалом шляпу, не обращая внимания на то, как фыркнула бабушка.
— До конца этой недели я, наверное, уже не приеду, — сказала Джен, целуя ее в щеку. Потом она обняла бабушку и направилась к двери.
— Джен! — окликнула ее бабушка, когда она уже стояла на крыльце, и она остановилась и оглянулась.
— Завтра погода с самого утра будет ясная.
Джен только кивнула и, соскочив с крыльца, оседлала велосипед. Про погоду она знала и сама.

Утро и правда оказалось ясным. Джен проснулась задолго до побудки — может, даже за полчаса, решила она, чуть приоткрыв глаза и поерзав под одеялом, чтобы устроиться поуютнее. Вокруг было тихо; так тихо, что она ясно слышала, как сопит во сне Лиз Мортимер, ее соседка по комнате. Кажется, в их домике вообще все еще спали.
Она любила такую тишину; за ночь воздух в комнатах выстывал, конечно, но все равно здесь было уютно. Им повезло, что их поселили в домиках для женатого унтер-офицерского состава. Вон, в прошлом месяце шофер, что привозила полковника из штаба сектора, рассказывала, что в Биггин-Хилле рядовые и унтер-офицеры КВВС живут в большом металлическом бараке. Она и не жаловалась даже, просто упомянула, но Джен даже и представить было сложно, как это — жить в металлическом бараке. Он же не живой! В их домике даже морозная утренняя тишина была живая…
… и эта тишина что-то сегодня Джен не нравилась. Тревожно было в воздухе, будто все вокруг чего-то ждало. Джен насторожилась и прислушалась.
За окнами тоже было тихо, только где-то вдали тоненько постукивал какой-то молоток. Двигатели не ревели ни на земле, ни в воздухе. Кажется, было ветрено, но не так чтобы очень сильно. Все было в порядке настолько, насколько все могло быть в порядке на истребительной базе ясным утром. А Джен все равно было не по себе.
Она потерла глаза кулаком и села, ежась, когда одеяло сползло с плеч. Все равно задремать уже не удастся.
Пока Джен оделась, пока, стараясь не будить Лиз, застелила постель и навела должный порядок, пока спустилась вниз и зашагала по направлению к столовой, база начала оживать.
Снаружи оказалось не так уж холодно; даже она быстро согрелась, а уж механикам, судя по их виду, давно было жарко. У механиков в эти недели было столько работы, что даже за целый вчерашний пасмурный день им не успеть было все доделать, и теперь они торопились обратно к «Харрикейнам»: самолетам явно недолго оставалось отдыхать в ангарах.
В столовой наземного состава народу было немного, но Джен не стала садиться отдельно, а пристроилась к двум капралам-планшетисткам, Бейтс и Марден. Кэрол Марден она немножко знала, — та жила за две деревни от них и всегда приезжала в их парикмахерскую, — но сейчас они только обменялись кивками и молча принялись за завтрак. Сегодня к тостам дали джем, и механики за соседним столом разразились аплодисментами. Джен подумала, что джем этот непонятно из каких фруктов сварен, но все равно съела: лучше такой, чем никакого.
Вот тут-то и раздался сигнал на взлет по тревоге.
Через минуту столовая опустела. Джен, честно говоря, торопиться особенно не требовалось: их столик был недалеко от выхода, а от столовой до контрольного зала им с Марден и Бейтс было ближе, чем механикам до ангаров. Но она все равно пустилась бежать, как только отошла от дверей столовой. А от столовой летного состава напротив и от офицерских общежитий уже неслись пилоты.
— … планшетная секция на месте, — говорил полковник Кингслейк, офицер управления полетами, шагая взад-вперед по залу, когда она открыла дверь, неудачно захлопнутую Бейтс, — секция радиопереговоров…
— На месте, — сказала Джен и вошла.
— На месте, — звонко отрапортовала вошедшая прямо за ней секционный офицер Уишем. Джен осторожно покосилась на нее; секционный офицер любила, чтоб все в секции делалось по ее команде, только по ее. Но на этот раз она, кажется, была слишком взволнована, чтоб заметить, как Джен ее опередила.
Разминувшись с полковником, Джен прошла через зал и устроилась, как обычно, в кабинке слева. Наушники она пока повесила на шею; еще рано. За дверью зала один за другим взлетали «Харрикейны». Один, два, три… двенадцать. Всего двенадцать. Все. Двести сорок первая эскадрилья в воздухе.
— Окей, Холуэй, это Бродяга, — донесся из динамика голос майора Родрика. — «Красные», «Синие» и «Желтые» в воздухе.
— Бродяга, это Холуэй, — отозвался полковник. — Пеленг 150, более двадцати бандитов движутся со стороны материка. Поправка — более тридцати бандитов.
— Понял вас, Холуэй, — весело сказал майор, — а высота?
— Пока вы ниже их, поднимайтесь на пятнадцать тысяч.
Возле кресла управления полетами зазвонил телефон. Полковник поднял трубку, послушал и положил ее снова, сказав только «Понял вас».
— Бродяга, это Холуэй. Бандитов более пятидесяти. — С радарной станции звонили, сообразила Джен.
— Понял вас. — Майор Родрик словно бы и не тревожился; зато тревожилась Джен. Соединение противника и так было для них великовато, а теперь оставалось только надеяться, что эскадрильи с соседних баз сектора успеют вовремя. В пеленгах она разбираться уже научилась; двести сорок первая оказалась к противнику ближе всего.
В соседней кабинке судорожно вздохнула Эмили Уилкс, и Джен вспомнила, что говорили про нее и лейтенанта Лори. Как там бабушка говорила? Мужчины улетают, а женщины ждут их и хранят дом. Только Эмили была не из Уизерденов, а Джен хоть и была, да как ей сохранить дом? На прошлой неделе аэродром бомбили, а она вместе со всеми пряталась в укрытии. Как капрал КВВС, воинская специальность клерк, может сохранить свой дом от стаи голодных «Юнкерсов»? Это тебе не бабушкины сказки; в них «Юнкерсов» не было.
— Бродяга, это Холуэй, Свифт поднял «Спитфайры».
«Свифт», вспомнила Джен — это позывной базы Биггин-Хилл, штаба командования сектора.
— Холуэй, это Бродяга, вас понял. Уточните пеленг.
— Бродяга, это Холуэй, пеленг 160. Бандиты по-прежнему выше.
— Понял вас, Холуэй.
Интересно, майор Родрик боялся, что «Спитфайры» не успеют? По голосу не поймешь, но Джен казалось, что он и правда не боится. Как можно идти на целую тучу джерри — полковник только что уточнил, что их больше семидесяти пяти — и вести за собой еще одиннадцать человек, если боишься? Джен бы точно испугалась, не за себя, так за других, за кого-нибудь вроде того младшего лейтенанта, которого прислали три дня назад. Из КВВС никто, кажется, даже не успел запомнить, как его зовут, но майор-то наверняка знал.
— Холуэй, это Бродяга, мы вышли на пятнадцать тысяч.
— Бродяга, это Холуэй, продолжайте идти на 160. «Спиты» от Свифта идут выше вас, на семнадцати.
— Понял вас, Холуэй.
Джен скорее почувствовала, чем услышала, как за большим столом планшетистки взялись за работу всерьез. Да где же эскадрилья из Биггин-Хилла? Если у этих бандитов эскортом новые «Мессершмиты» вроде того, что недавно разбился у Саттон Вэленса, двести сорок первой придется особенно туго.
У Джен болела голова. Где-то за виском зудело странно и непрерывно, и ей казалось почему-то, что это «Мессеры», гудя моторами, подкрадываются к майору Родрику и ребятам из двести сорок первой. Ну миленькие, ну хорошенькие, ну давайте, беззвучно шептала она про себя, сама не зная, кого подбадривает и уговаривает, то ли «Спитфайры», чтоб не опаздывали, то ли двести сорок первую, чтоб ее не вынесло на «Мессеры» эскорта раньше времени. Последний раз она вот так уговаривала мироздание, напрягаясь от желания сделать все как надо, в двенадцать лет на экскурсии в Дувр, когда у нее на глазах в море упала собака. Она помнила, как шептала уговоры, тогда еще почти вслух, и как бабушка сжимала ей руку. Собака выплыла. Может, мироздание можно уговорить?
— Бродяга, это Холуэй. Бандиты в семи милях от вас, подходят со стороны солнца.
Ох, черт. Джен была готова поклясться, что не одна она резко выдохнула при этих новостях.
— Холуэй, это Бродяга. Вас понял, продолжаю набирать высоту.
Ну где же, где же, где же… Зазвонил телефон. Полковник снял трубку.
— Бродяга, это Холуэй. «Спитфайры» прямо над вами.
«Да», выдохнул кто-то — Джен показалось, что почти у нее за спиной, но за ней стояла только секционный офицер Уишем. Они, конечно, все в последнее время были на взводе, но уж секционный офицер никогда бы такого не допустила…
— Окей, Холуэй, вас понял, спасибо. — Ей показалось, что майор тоже выдохнул с облегчением.
— Бродяга, это Холуэй, бандиты должны быть слева от вас, поверните на 230.
— Да, Холуэй, мы их видим. Спасибо, все. Мы атакуем.
Джен услышала, как вздохнул полковник Кингслейк. Пока он свою работу сделал; дальше двести сорок первая будет разбираться на месте. Она надела наушники: вот теперь не стоило ничего пропускать.
И сразу она почувствовала себя среди них, в ясном осеннем небе над Каналом. Только малышам во сне кажется, что они летают; Джен не надо было летать, можно было просто надеть наушники. Голоса слева, справа, впереди — майор Родрик ведет синее звено — и все так же зудело за виском, словно в него вонзали сразу десятки игл. Там навстречу двести сорок первой двигались бомбардировщики, а с ними «Мессеры».
— Бродяга, я Красный-1, мы зайдем слева. — Это капитан Кут увел свое звено в сторону. В прошлом месяце на вечеринке в честь дня рождения командира базы он объяснял девочкам из секции радиопереговоров, что вокруг идущих к цели бомбардировщиков обычно творится настоящая каша — свои и чужие истребители крутятся каруселью, иногда и сами бомбардировщики огрызаются пулеметным огнем, и целой эскадрилье там тесно. Приходилось разбиваться на звенья, а то и на двойки.
— Красный-1, удачи, — отозвался майор. — «Синие», строимся на меня и вверх. — Они, должно быть, пошли прямо на бомбардировщики, решила Джен, лихорадочно строча в блокноте. В школе она долго писала медленнее всех, а потом, когда работала у доктора Боучерча, как-то сразу научилась поспевать за скоростью речи. Получалось не то чтобы очень красиво, но офицер разведки, который забирал потом эти блокноты, не жаловался. Главное, она не отставала от разговоров летчиков: рука строчила, а глаза видели то, чего видеть не могли — «Спитфайры», сверху заходящие на немецкие истребители сопровождения, так, чтобы открыть «Харрикейнам» двести сорок первой дорогу к бомбардировщикам. «Спитфайры» успели, и теперь все должно быть хорошо.
Ну, или почти хорошо. Даже для двух эскадрилий противников было многовато, конечно, но ребята уже бывали в таких переделках. И они отдохнули вчера, подумала Джен. Отдохнуть — это важно. Только этой осенью, особенно глядя на летчиков, она поняла, какая это роскошь — отдых.
«Желтые» тем временем предупредили командира, что зайдут на врага справа, а Красный-3 деловито сообщил Красному-1, что, кажется, попал по цели. Судя по голосу и манере выражаться, это был Джонни Хардкасл, главный тихоня эскадрильи и любимец Мамаши Дэвис — она сто раз уже всем говорила, какие прекрасные у него манеры.
Но не успела Джен порадоваться за лейтенанта Хардкасла, как в наушниках у нее что-то резко затрещало и почти сразу затихло.
— Бродяга, Бродяга, это Синий-4. Синий-3 подбит!
— Ты его видишь, Мак? — отозвался майор через пару секунд.
— Вижу, есть парашют!
Парашют парашютом, подумала Джен с тревогой, но они сейчас были над Каналом, и могло случиться всякое. Если б не бой, она знала, Синий-4, младший лейтенант Маккрей, спустился бы и покружил над своим ведущим, пока не прилетят спасатели, но сейчас на такую роскошь ни у кого не было времени…
— Ах ты… — прошипел сквозь зубы кто-то — она не могла разобраться, кто. — Бродяга, они по нему палят!
— Вижу, — мрачно произнес майор Родрик. — Желтый-1, твоим ребятам тот «Мессер» не достать?
— Бродяга, это Желтый-1, о нем сейчас позаботятся.
Джен выдохнула, надеясь, что «Мессер», обстрелявший парашют лейтенанта Хоу, сбили вовремя. Интересно, кто-то из «Желтых» на него сам пошел, или это сверху «Спиты» поспели? Почему-то ей казалось, что «Спиты». Она отодвинула наушник и повернулась к секционному офицеру Уишем, дать ей знать, что потребуются спасатели, но та уже склонилась над Джен, читая через плечо ее блокнот. На мгновение они с секционным офицером встретились глазами, и Джен с изумлением поняла, что та сердита, нет, по-настоящему в бешенстве из-за того джерри, что стрелял в лейтенанта Хоу. Надо же, а Джен никогда и не подозревала, что ее всерьез волнует что-то, кроме соблюдения субординации.
А карусель тем временем завертелась вовсю… нет, не карусель, как же они это называли? А, вот, точно, пчелиный рой, вспомнила Джен. Истребители, кружившие вокруг бомбардировщиков — это называется пчелиный рой. Она представила себе «Харрикейны» двести сорок первой в виде маленьких злых пчел и усмехнулась, а потом вспомнила, что пчела, говорят, погибает после того, как кого-нибудь ужалит, и решила, что лучше не надо пчел.
Но жужжать они и правда жужжали — или Джен так казалось сквозь наушники? Далекий низкий звук был совсем непохож на шум взлетающей с аэродрома эскадрильи, а на его фоне перекрикивались летчики, предупреждая друг друга, деля между собой цели… Слава богу, о сбитых самолетах больше никто не сообщал. Она записывала что могла разобрать и ставила стандартные пометки на месте неразборчивых реплик — главное определить, где они и целы ли, а потом выяснить, не подбил ли кто джерри.
Вдруг она поняла, что рой катится прочь, уходя с неба над Каналом по направлению к Франции. Значит, наши отогнали бомбардировщики — может, не зря она так старательно желала им удачи. Двести сорок первая свое дело знала, но удача еще никогда никому не мешала.
Боль в виске начинала отступать, и Джен обрадовалась. Может, она и не значила ничего на самом деле, эта боль. Так, совпадение — ну с чего бы у нее голова болела от «Мессершмитов»? Война же не внутри нее идет.
«Пчелиный рой» тем временем рассыпался по всему небу, а бомбардировщики, лишенные эскорта, отчаянно торопились в глубь Франции. «Спитфайры», разметав доставшихся им противников, поспешили в погоню. Но они-то взлетели позже; у двести сорок первой кончалось горючее, и она собралась домой. Как раз успеют перед тем, как погода опять начнет портиться, решила Джен.
Она вздохнула и выпрямилась, разминая затекшие плечи и встряхивая рукой — майор Родрик как раз собрал все звенья, и в переговорах наступила пауза. Ну вот, они идут домой целые и невредимые — даже лейтенант Хоу успел выброситься с парашютом, значит, у него есть шанс. И бомбардировщики не прошли; может, где еще они и отбомбились, а Северные Холмы целы и невредимы.
Бабушка ошибалась, подумала она с неожиданной и какой-то взрослой, как у мамы, грустью — мужчины хранят эту землю, не мы. Нам остается только ждать и рассказывать сказки. Она даже не знала, нравится ей эта мысль или нет; грустно было окончательно признаться себе, что сказок не бывает, но в то же время так, наверное, спокойнее. Они там все знают, что делают — майор Родрик, полковник Кингслейк, командование сектора в Биггин-Хилле и командование группы в Аксфорде. Они справятся без нее, без Дженет Уизерден восемнадцати лет от роду и так, наверное, будет спокойнее для всех, и для нее тоже. В ушах зазвенело тоненько-тоненько, будто струна натянулась так, что вот-вот лопнет. Не буду плакать, сказала себе Джен. Что за глупости, в самом деле, плакать, когда все возвращаются домой, и лейтенант Хоу, потому что его обязательно вытащат. Спасательный отряд свое дело знает даже лучше истребителей, она слышала, как майор Родрик это на прошлой неделе говорил.
И тут возле кресла офицера управления полетами зазвонил телефон, и она почувствовала, как напряглись все офицеры в зале.
— Бродяга, это Холуэй, — устало, но твердо произнес полковник Кингслейк. — Большая группа бандитов позади вас, около пяти миль.
Ох, а это кто еще, подумала Джен, включая динамик. Бомбардировщики бы так неожиданно не подобрались. Неужели с континента вышли на охоту еще «Мессеры»?
— Холуэй, это Бродяга. Поддержка будет?
— Бродяга, все, кто сейчас в воздухе, слишком далеко от вас.
Ну да, сообразила Джен, а «Спитфайрам» из Биггин-Хилла не до двести сорок первой, а может, и они тоже не успевают.
— Бродяга — «Синим», «Красным» и «Желтым». Немедленно уходим!
Летчики один за другим начали подтверждать получение приказа. Один, другой, третий… Одиннадцать вместе с майором. Сейчас им не до дуэлей с джерри. У них наверняка почти не осталось горючего для маневрирования, да и боезапас, должно быть, расстрелян — в бою вокруг бомбардировщиков почти каждый сообщил о возможном попадании. Если они не успеют сразу оторваться от немецких истребителей у себя на хвосте, им придется туго.
А они не успевали. Над Каналом дул встречный ветер, замедляя их полет, и джерри становились все ближе, ближе…
— Бродяга, это Холуэй. От Клиппера к вам идет поддержка, а бандиты за вами в двух милях.
Джен прикусила губу. Слишком далеко; позывной «Клиппер» был у базы Кенли в соседнем секторе.
— Спасибо, Холуэй, — отозвался майор, — мы уже видим бандитов.
И почти сразу же радиоэфир загудел голосами летчиков; Джен не успела отключить динамик, а потом решила, что и не стоит, раз никто ей не велел. Она боялась оставаться наедине с их голосами.
— «Красные», разворот на шесть часов!
— Желтый-2, у тебя на хвосте бандит!
— Бродяга — всем, разойтись по двойкам!
— Желтый-2, ответь!
Желтый-2 не отвечал, но никто не доложил, что он подбит. Может, ему радио повредило? Наконец командир «Желтых», лейтенант Молтон, сообщил майору и базе, что видит своего ведомого в кабине и у него все в порядке. Куда они дели бандита на хвосте, Молтон не доложил — а может, Джен пропустила. Впервые за много недель она начинала чувствовать, что не успевает. Голова гудела и было трудно дышать, будто на спор сидишь под водой, задержав дыхание, чтоб продержаться как можно дольше. Неважно — нельзя было ничего пропускать.
— Бродяга, это Желтый-3. Кажется, мне пробили крыло.
В соседней кабинке тихо ойкнула Эмили Уилкс. Вторую двойку «Желтых» водил лейтенант Лори.
— Желтый-3, сесть сумеешь? — поинтересовался майор.
— Попробую. Холуэй, это Желтый-3, дайте пеленг.
— Желтый-3, это Холуэй, — ответил полковник Кингслейк. — Пеленг 340. Удачи, лейтенант.
И на этом легче не стало. Они были уже у берега, но летели слишком медленно; западный ветер сносил в сторону и двести сорок первую, и подмогу из Кенли. Лейтенант Лори сообщил, что до базы не дотянет и будет садиться где получится.
— Холуэй, это Бродяга, — сказал все так же спокойно майор Родрик. — Бандиты заходят сверху, будут над нами минуты через две.
Джен вдруг затрясло мелкой дрожью; ручка прыгала в руках и оставалось только надеяться, что остальные девочки в секции ничего не упустят. Только бы никто не заметил, что со мной, подумала она отстраненно. Позорище какое будет; отошлют отдохнуть, будут искать мне замену — мало и без меня забот…
Но никто ничего не замечал. Кабинка, зал и вся база словно остались позади, где-то далеко-далеко, а Джен была с ними. Теперь она правда чувствовала, что летит, что ветер танцует вокруг нее, проводя ее между самолетами эскадрильи. Она видела, что на Канал надвигается туман. Она ощущала западный ветер, толкавшийся сбоку в крылья «Харрикейнов». Она знала совершенно точно, что под лейтенантом Лори лес, и до ближайшего поля он не дотянет. Она уже слышала, как гудят моторы чертовых джерри почти на хвосте у Красного-4.
Комок неясной тревоги, росший в ней с сегодняшнего утра, лопнул, и мир вокруг обрел кристальную ясность. И мир этот был полон жизни. Элементали, вспомнила она давнишнее мамино словечко и чуть не засмеялась. И отпустила словечко на ветер, потому что сейчас слова только мешали. Чтобы просить, не нужно было говорить.
А она даже не просила — она почти приказывала. Она посылала их по своей воле, и ветер согласно шептал, а внизу, далеко под ней, отзывались эхом земля и вода. Сейчас она имела на это право. Это ведь была ее земля. Ее Северные Холмы. Ее Кент. Он ждал ее воли.
Лейтенант Лори уже снижался над лесом, отчаянно уговаривая свой «Харрикейн» дотянуть хотя бы до ближайшей полянки. Полянки бы не хватило, но Джен позвала — и земля ответила ей, раздвигаясь и сжимаясь, волнуясь и поднимаясь по известным лишь духам земли линиям. Никто не мог видеть этих движений — ну, разве что летевший над лесом пилот, но ему было не до того. Он только увидел, заходя над полянкой, просеку, которой не заметил прежде, широкую и накатанную — как раз по ширине крыльев «Харрикейна».
А «Красные» уже отстреливались последними патронами, прикрывая друг друга, и самолеты из Кенли не успевали, совсем чуть-чуть, но не успевали. Джен раскинула руки — не те, что сжимали блокнот на столе радиокабины, а невидимые руки, которые могли дотянуться до самых Пяти Портов и даже дальше, — и ветер снова согласно затанцевал вокруг нее. Ей даже не пришлось звать, чтобы ветер свернул со своего пути, подгоняя двести сорок первую. А дальше к северо-западу — долго так нельзя, проси не проси, но совсем чуть-чуть! Ей нужно было совсем чуть-чуть!— ветер снова пошел кривой дорожкой, подгоняя «Спитфайры» к побережью.
— Холуэй, это Желтый-3, — хрипло произнес из динамика голос лейтенанта Лори. — Я вроде как сел, но без дровосеков меня отсюда точно не вытащить.
Но Джен этого не услышала. Не заметила она и того, как Эмили Уилкс вскочила и со всхлипом выбежала из контрольного зала. Она все еще летела рядом с ветром и «Харрикейнами», чувствуя, как у нее, а не у «Красных», висят на хвосте джерри. Ну не совсем на хвосте — спасибо ветру, они немного уже поотстали, — но все еще слишком близко. Они летели к ее земле и, поняла она, прислушавшись к голосам Канала, над ее водой. Летели, чтобы причинить зло. Сегодня она не собиралась этого терпеть. Она позвала, и вода ответила ей. Внизу под ней побежала волна, разнося ее зов по всему Каналу, по поверхности воды и по воде над поверхностью, в воздухе, в тучах. Джен не успела даже задуматься, чего она хочет от воды — лишь бы убрать стайку самолетов, лишь бы прогнать ее подальше, — как тучи над континентом стали сгущаться. Нелетная погода! Сейчас они повернут, должны обязательно повернуть обратно…
Повернули.
Джен осела, наваливаясь грудью на стол. Кажется, ручка упала, но руки были тяжелые — не поднять, не пошевелить. Помещение контрольного зала свернулось вокруг нее уютным коконом. Она чуть повернула голову, глядя на то, как секционный офицер Уишем тяжело опустилась на стул Эмили Уилкс. Планшетистки обнимались; полковник Кингслейк так старательно теребил собственные волосы, что они уже стояли дыбом.
Двести сорок первая возвращалась домой.