НО Я ВАЛЯЮСЬ
Здравствуйте, уважаемая редакция!
читать дальшеМеня зовут Агнесса Модестовна Моер, и мне девяносто лет. Мой муж, Александр Львович, был красный командир. Я никогда этого не понимала, но к занятиям супруга надо всегда относиться с уважением. Александр Львович скончался тому вот уже двадцать лет, и я благодарю бога за то, что он не застал нынешнее жестокое время – время разврата и гадостей.
Гедонизм, бахизм и харрассмент – вот, милостивые государи, ваши господь, сын и святой дух. Ваши, так сказать, идеалы. Я старая женщина и мне уже все открыто, но моя правнучка, Лиза, ведь ей всего пятнадцать лет! Пятнадцать лет, господа! Она ведь даже еще не курит открыто! А тут ей дозволяется выслушивать такое…
Я не слушаю ваше поганое радио и не смотрю ваш отвратительный телевизор. Но после того, что случилось третьего дня, я просто обязана была пожертвовать собственными убеждениями и собственноручно выяснить существующее положение в национальной культуре! Оно оказалось плачевным.
Но, обо всем по порядку.
Я с внучкой отправилась на выход. В театр. Впервые со дня смерти своего героического мужа. Давали Виктора Гюго. Собор Парижской Богоматери. По крайней мере, так это называлось в годы моей юности. И что же? Мало того, что по голой сцене бегали мужчины в касках и с палками в руках, а бесстыжая девка мыла свои голые ноги на глазах у почтенной публики. Мало того, что я единственная в зале была в вечернем платье. Так перед самым концом первого отделения на сцену выходил католический священник, толстый, как мой кузен Анастас, и, глядя своими бессовестными глазами прямо в партер, где сижу я, пел: «Обещают рай твои объятья, дай!» Это что же это такое делается? Я не знала, куда деваться от стыда, в антракте схватила Елизавету в охапку и, несмотря на ее возмущение, усадила в таксомотор. Какое безобразие!
Дома я, конечно, потребовала от барышни ответа. Она непонимающе хлопала глазами и говорила, что не понимает моего гнева. «Посмотри телевизор!» - кричала она, размазывая по лицу тушь. Пятнадцать лет – а уже тушь! И мать ее была такой же! «Послушай радио!»
Я послушала. И пришла в ужас. В первой же, извините, «песне», которую мне довелось услышать, включив внучкин радиоприемник, хриплый молодой человек истошно голосил: «Ну что ж ты страшная такая, ты такая страшная!». Эти куплеты потрясли меня до глубины души. Я два раза прочитала «Отче наш» и семь раз – «Богородице, дево, радуйся», все это – не переставая осенять себя крестным знамением. Я еще не знала, что ждет меня дальше, но хотела быть готовой ко всему.
Я старая, больная женщина, милостивые государи и государыни, мне решительным образом противопоказано слушать то, что я услышала следом. «К стене, е-е-е-е. Грудью, ю-ю-ю-ю. Разреши ты мне. И давай ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю..» Я дрожащей рукой записала это на карандашик. «Илья Лагутенко» - голосом падшей женщины произнесла в перерыве какая-то куртизанка, а дальше началось страшное. «Еще, еще, с тобой, с тобой» - с похабным придыханием пропел господин по имени Дима Маликов. А ведь я читала про него в газетах – такой, казалось, приличный мальчик, консерватория, папа, по-моему, уважаемый. Все туда же. Ну, думаю, это, наверное, случайность. Нет же! Какой-то человек по имени Носков Николай, тенор, сразу же следом поет: «Я тебя люблю, люблю, люблю. С тобой одной хочу, с тобой хочу.» Нет, я все понимаю, Елизаветина бабушка, моя первая дочь Татьяна Александровна тоже не одной божьей милостью на свет появилась. Но вот так вот, чтобы на всю страну! Поразительная бестактность. Но дальше! Дальше пел юноша по фамилии Козлов. Вообще-то назвать это пением мне не позволяет хорошее воспитание и добрая память о моем героическом муже. Козлов шептал. Так шепчет наш подметальщик Альфред Залетаев, когда после неумеренных возлияний не может найти свою дворницкую. Но Альфред, хоть и алкает, никогда не позволит себе сказать даме того, что простонал в Лизином радиоприемнике этот злобный юноша Козлов. «Мы плохо кончим все, Какая разница – с кем?» Я думала уже позвонить прокурору управы, чтобы потребовать раз и навсегда прекратить этот кошмар, это позорище, но природное любопытство взяло свое. Следующим был пылкий мужчина с грузинской фамилией, видимо, князь. Меладзе его фамилия. «Она бредовая, она неверная, И я убью ее когда-нибудь, наверное» - спел этот господин своим хорошо поставленным, волнительным голосом. Я даже заслушалась. Хоть и похабник, но как красиво! И от этого только хуже. Следующего юношу звали Витас. Просто Витас. Без фамилии. Я бы тоже скрывала свою фамилию, если бы мне пришлось публично признаваться в подобном:
Ни врагу не дам, не дам ни другу.
Так со мной случается нечасто.
Бедный мальчик. Я, конечно, слышала о таком пороке, но кто заставил этого несчастного рассказывать о своих мучениях во всеуслышание!
Долго в тот день я слушала радио. Записывала слова на бумажку, пыталась понять их и так, и этак. Вот, например, у меня написано: «Жизнь стоит как счетчик на нуле, от него, прошу, иди ко мне». Откуда идти? От счетчика? Причем тут счетчик? Рядом почему-то написано «Чай вдвоем». Что это обозначает, я не помню. Простите, не девочка.
Вот еще вам неподобающий примерчик:
Девочка с глазами
Из самого синего льда
Тает под огнем пулемета
Должен же растаять хоть кто-то…
Это логика немытых анархистов, от которых было столько проблем в годы моей бурной юности. В девятнадцатом году анархистам этим тоже было, в общем, все равно, кого пулеметом. И это слушают дети! Мне кажется, пора принимать самые решительные меры! Почему никого не интересует эта проблема?
И я ведь еще не рассказала вам самого ужасного! Пришла Елизавета, и заявила мне, что я, видите ли, не то радио слушаю. Что никого не интересует русское радио, а надо слушать исключительно наше радио. На мои растерянные вопросы, почему же наше не русское, правнучка молча покрутила рукоятки на своем приемнике, и наверняка вихлястая, разбитная девка, прокричала в громкоговоритель, что сейчас нам споют какие-то король и шут. После чего под грохот железных механизмов грубый пролетарский голос прорычал на все помещение:
Холодное тело к воде я поднес.
И в лодку его положил…
“Плыви дорогая, - ей вслед произнес –
Мне хватит измены и лжи.»
Первым делом я послала ребенка за корвалолом с коньяком. Немного успокоившись, взяла себя в руки, твердо уже решив позвонить, куда следует. И тут я услышала это:
Hа скамеечке вдвоем мы с тобой сидим,
Разные слова дpyг-дpyгy говоpим,
Я кyпил тебе конфеты,
Ты люби меня за это.
Уважаемая редакция, он спел это прямо по радио! Вернее, не спел, а прохрипел, еще противнее чем те, что были до этого. А может, это были одни и те же люди, но этих разбитная девка назвала, как у меня записано, Ленинградом. Или сказала, что они из Ленинграда. Позорище. Стыд, срам и позорище! Я потребовала у Елизаветы, чтобы она настроила радио так, как было, и услала ее из комнаты. Я старая женщина, меня уже ничем не испугаешь, а невинной девушке слушать такое безобразие совершенно ни к чему. На всю Ивановскую предлагать девушке продажную любовь! И за что! За какие-то дешевые наверняка конфеты! За что мы боролись?!
Вот у меня записано еще - Андрей Губин. Судя по голосу, было ему лет четырнадцать. Вдвойне отвратительно, если задуматься над тем, о чем он поет. Я опять взяла все на карандаш:
Ты ко мне в эту полночь постучала сама,
Ты сказала, что хочешь быть со мной до утра,
Ты сказала, что в жизни не хватает огня,
И решила ты выбрать почему-то меня.
…Под утро был от тебя без ума.
Но, как только забрезжил новый день за окном,
Ты сказала: забудем, что мы были вдвоем.
Ты ушла, за собою закрыла дверь.
В ноябре семнадцатого года революционные матросы так поступали с не успевшими сбежать воспитанницами Смольного института. И одно это было ужасно. Но тут ведь все наоборот! Я не знаю, кто этот Андрей Губин, но наверняка ему ничуть не легче, чем несчастному Витасу. Куда смотрит милиция? Куда, наконец, смотрит комиссия по делам несовершеннолетних? Примите же, наконец, меры! Один вообще с животной кличкой Чиж спел что-то про работников аппарата партии: «А он – не бывший секретарь, он не упал намоченный.» Что это, позвольте спросить, значит? Что бывшие секретари падают намоченными? Сейчас все позволено, я понимаю, «демократия», «гласность». Свобода слова. Но мой светлой памяти муж, Александр Львович, за такую «свободу» обращения со святым для каждого из нас словом «секретарь» наверняка отрубил бы этом Чижу его похабную голову своей остро наточенной шашкой.
И что самое страшное – весь этот разврат исходит не только от юных и глупых мальчиков с плохим воспитанием. Он действует и на заслуженных, пожилых людей! Вот, например, что я записала вслед за ансамблем «Ялла», который двадцать лет назад пел такую красивую песню про три колодца: «Я не могу не пить, когда она со мной, лицо возлюбленной моей повинно в этом.» Не бывает некрасивых женщин! Бывают бестактные мужчины и похабные радио, которые эти бестактности пускают в эфир. Ведь как пели на эти темы раньше:
Гляди, идёт привычная,
Девчоночка фабричная,
Среди подруг скромна не по годам.
А подойди-ка с ласкою
Да загляни-ка в глазки ей, -
Откроешь клад, какого не видал.
Вот как надо. Чисто, светло, скромно! Не то, что у этого Маликова, которого я уже цитировала, но ведь он на этом не останавливается! Спев про плотскую любовь, он стал петь про чревоугодие: «Слишком мало дожирая». Не знаю уж, чего он там «дожирал», простите за выражение, но произносить подобные слова публично, мне кажется, не должно дозволяться. Елизавета, правда, сказал мне, что он поет «Слишком мало даже Раи», но если это и так – то песня в таком виде становится только ужаснее. Хочется встать на защиту этой несчастной Раи. Хочется встать на защиту всех несправедливо оболганных девочек, девушек и женщин России-матушки, всех тех, кто поднимал страну из разрухи, кто рожал ее солдат, и с кем теперь так неуважительно обходятся эти юнцы с плохо поставленными голосами! Руки прочь от Русской Женщины!
Уважаемая редакция, убедительнейшая просьба обязательно довести все эти безобразия до соответствующих органов! Если необходимо – я готова подключить общественность. Мы в ответе за подрастающее поколение, наша задача – уберечь его от тлетворного влияния всех этих «радиостанций». Сначала «радиостанции», а потом алкоголь и наркотики! Остановите похабщину!
У глубоким уважением,
Агнесса Модестовна Моер.
Персональная пенсионерка.